Культурные ландшафты холода — это неоднозначный антропологический феномен, в котором выражается сложная целостность уникальных геокультурных образов, представлений о пространстве, способов адаптации к низким температурам и их последствиям [Богословская, Крупник, 2013; Замятин, 2015, 2017; Романова, Замятин, 2017; Larsen, Hemmersam, 2018; Nyseth, Viken, 2009], которая может меняться в зависимости от технологических, политических, социальных и экономических обстоятельств. Понятие холода и холодного ландшафта во многом относительно или субъективно, что может вести к наложениям, конфликтам и взаимодействиям геокультурных образов различного вида и происхождения. Иначе говоря, холодные ландшафты коренных обитателей приполярных районов или же высокогорий или территорий с резким континентальным климатом, вполне очевидно, могут не совпадать с теми же ландшафтами, в сознании и репрезентации людей и сообществ, прибывающих извне и заселяющих эти территории.

Культурный ландшафт северного или арктического города — это обобщенное единство, целостность геокультурных образов холода, снега и льда, ветра, редкой растительности, доминирования темного времени суток большую часть года, затрудненных транспортных коммуникаций и общения, специфических архитектурных и планировочных решений, направленных на борьбу с экстремальными природными условиями. Кроме того, население таких и городов относительно невелико, часто в них можно наблюдать высокий уровень миграционной активности, что ведет к относительно небольшим размерам базовых ячеек культурного ландшафта (культурных урочищ) и довольно высокой изменчивости визуальных и экспрессивных элементов ландшафта, а также его материальной составляющей вроде зданий, машин и других объектов. Сравнительная колористическая бедность природных составляющих ландшафта арктического города может, как правило, замещаться разнообразной колористической гаммой искусственного происхождения и основываться на хорошо разработанных основаниях колористической политики приполярного урбанизма [Ефимов, 1990, с. 103; Хромов, 1987].

Тем не менее, каждый северный город в силу своей специфики требует разработки особой геокультурной или культурно-ландшафтной политики, цель которой — поиск ментальных и материальных уникальных особенностей пространства для формирования легко узнаваемых, привлекательных и комфортных знаковых мест.

Холодный город большую часть года формирует довольно разреженное пространство коммуникаций. В то же время из-за относительно небольших размеров и частых природных катаклизмов вроде бурана, пурги, обледенения, снежных заносов, эпизодические нашествий крупных животных и проч. он, как правило, может рассматриваться в качестве условно «открытого природе». Наконец, занятия большинства жителей северных городов очень тесно связаны с окружающими ландшафтами, будь то рыбалка, охота, туризм или активный отдых [Taylor et al., 2016]. Другими словами, северные человеческие сообщества в гораздо меньшей степени выделяют себя «из природы», оставаясь, скорее, ее неотъемлемой частью; четкой границы между культурой и природой здесь не обнаруживается . Наряду с этим, именно колебания низких температур, а также длины темного времени суток фиксируют физиологические пороги, которые требуют выстраивания прочных оборонительных сооружений, материальных и символических «бастионов», охраняющих человеческие тепло и свет.

Устройство холодных культурных ландшафтов опирается, прежде всего, на механизмы придания смысла экспрессивным визуальным объектам вне зависимости от их природного или искусственного происхождения. Ключевые выразительные точки могут быть связаны как с гиперболизацией и подчеркиванием признаков абсолютного или экстремального холода, так и, наоборот, с указанием на успешное преодоление холода как препятствия и преграды; то же может касаться и феномена тьмы как признака особо холодного периода. Арктический город — пространство, визуальность которого может показаться странной и непривлекательной внешнему наблюдателю в силу особых технологических и планировочных решений, призванных защитить его жителей от сильных холодов, а здания и сооружения — от преждевременного разрушения. Из-за разрастания внутренних крытых пространств в больших общественных зданиях (торгово-развлекательные центры, спортивные сооружения, культурно-выставочные комплексы), огражденных от экстремальных условий, иногда широкое культивирование оранжерей с теплолюбивыми растениями, культурный ландшафт интровертируется, то есть искусственная среда начинает символизировать перевод холодного и темного пространства в теплое и светлое [Шубенков, Благодетелева, 2015; Kenny, 2017; L0kken, Haggarde, 2016]. Таким образом, культурный ландшафт северных городов может представлять собой своего рода «лоскутное одеяло» повседневных и знаковых мест, резко поляризованных с точки зрения эмоциональных переживаний психического и телесного комфорта и дискомфорта.

Коммуникативное пространство северного города связано, как правило, с ограниченной мобильностью сообществ и людей, границы которой задают природные условия [Подвинцев, 2016; Сабурова, 2016]. С одной стороны, не всегда многочисленные места непосредственной общественной коммуникации могут иметь повышенное знаково-символическое значение из-за того, что их относительно мало и они важны для определенных, зачастую небольших групп или индивидов; с другой стороны, сами способы коммуникации оказываются тесно связанными со спецификой конкретных мобильностей: так, сильный мороз или пурга могут привести к отмене назначенной встречи и перевести общение в виртуальное пространство, которое иногда становится доминирующим для этих целей. Из-за относительно небольшого населения арктические города формируют культурные ландшафты с большей долей знаковых мест, связанных с общением, при этом их эмоционально-экспрессивные окраски могут опираться как раз на с¬ответствующие оппозиции «холод / тепло», «холодно / горячо» и т.п. [Eliasson et al., 2007].

Геокультурные образы северных и арктических городов по своем происхождению связаны с повышенной мобильностью их основателей и жителей [Замятина, 2014, 2016a; Laruelle, 2017]. Если сказать грубо и обобщенно, то холод заставляет двигаться, ходить или бегать — иначе замерзнешь. Однако глубинные смыслы основания и развития таких городов с большей вероятностью, чем в случае городов умеренных и более теплых климатических зон, увязываются с традиционно высокой подвижностью сообществ коренных и малочисленных народов, чаще всего остававшихся кочевниками до вторжения или прибытия новых сообществ [Швайцер, 2016; Tomiak, Patrick, 2010]. Городские сообщества северных городов, состоящие из разных по происхождению людей, характеризуются не только высокой миграционной активностью из-за очевидных жизненных циклов, часто начинающихся за пределами Севера и Арктики, разворачивающихся на Севере и оканчивающихся часто уже за его пределами, но и стремлением к повышенной повседневной мобильности, связанной как с проблемами выживания, с физически трудными работами, часто с развитием предприятий добывающих отраслей производства, так и с формированием особого образа жизни, ориентированного на архетипы постоянного движения и условного кочевничества [Головнев, 2015; Хайтун, 1982].

Коренные жители Севера и Арктики — как представители коренных народов, так и потомки переселенцев, , — формируют уникальные городские сообщества, воспроизводящие традиционные ценности и обряды, связанные в том числе с высокой мобильностью [Peters, Andersen, 2013; Nyseth, Pedersen, 2014]. Сакральный или парасакральный характер этих ценностей может выражаться в различных периодических индивидуальных и общественных мероприятиях вроде праздников встречи зимы [Несмелая, 2013; Романова, 1993]. Наряду с этим часть жителей северных городов живут в них сравнительно недолго, ненадолго прибывая на вахтовую работу:— эти люди, транспонирующие свои исходные идентичности на северный культурный ландшафт, обретают временные, постоянно стирающиеся и вновь возникающие городские идентичности, изначально связанные с повышенной, в том числе с маятниковой, подвижностью [Эйльм- штейнер-Саксингер, 2010; Silin, Tkacheva, 2015]. «Амальгама» довольно разнородных территориальных идентичностей, налагающихся друг на друга, пронизывающих друг друга, создает специфические, иногда космополитические городские ландшафты северных городов, в которых геокультурные образы холода могут играть объединяющую роль.

Северные и арктические города обычно расположены на редко- или слабозаселенных территориях, в своего рода «пустынях». Эти города сами по себе «редки», их немного, из-за чего их культурные ландшафты оказываются «островными» для данной территории — они становятся ядрами и местами высокой концентрации определенных геокультурных образов, мифов и идентичностей. В известном смысле культурные ландшафты таких городов имеют гораздо более высокую плотность знаковых и символических мест (так же как и в зонах пустынь или высокогорий), сопровождаемую также большей интенсивностью геокультурных событий и манифестаций, нежели в более крупных городах на более плотно освоенных территориях.

В то же время, будучи очень часто монофункциональными по своей экономической структуре и ориентированными на развитие добывающих отраслей, Ориентированные на какую-то конкретную область производства, чаще — добычу полезных ископаемых, северные города достаточно «хрупки»: их взлеты и падения во взаимосвязи с историей развития стран и регионов делают хрупкими и их культурные ландшафты, репрезентации которых могут отражать стадии упадка, руинирования или длительной консервации жилых кварталов, административных и промышленных зданий, технологической и общественной инфраструктуры [Замятина, 2018; Saxinger et al., 2016]. Понятно, что в таких случаях роль холода оказывается весьма существенной. Она показывает относительную недолговечность и сильную неустойчивость городских ландшафтов Севера; локальные геокультурные образы ухода, изгнания, распада, разложения и смерти в этих городах тесно ассоциируются с образом холода и снега как «белого савана».

Причина бытия в холодном мире и создание различных представлений о существовании и восприятии холодных миров определяют противоречивую, неоднозначную экзистенциальную сущность культурных ландшафтов арктических городов. Они максимально разнообразны уже в силу того, что холод переживается, воображается и воспринимается прежде всего телесно, а острые физиологические ощущения становятся основой различных психоэмоциональных состояний. Разные геокультуры арктических городов (геокультуры коренных народов, иммигрантов, хорошо укоренившихся и освоившихся; вахтовиков-временщиков, не рассчитывающих оставаться здесь надолго) [Смирнов, 2017], — все они могут демонстрировать своеобразные, отличающиеся друг от друга реакции на холод и его составляющие, формировать свои ландшафты, включающие или, наоборот, исключающие образ холода как ядро различных представлений о территории. В этом смысле одно и то же место, городское урочище или целостный ландшафт могут обладать огромной гаммой разнородных телесных образов, чьи «холода» будут совершенно по-разному изображаться и будут связаны с разными эмоциональными аффектами. Один и тот же северный город может «производить» множество различающихся образов холода, объясняющихся его геокультурной мозаичностью.

Производство холода в образно-символическом и феноменологическом смыслах, так же, как и производство пространства [Лефевр, 2015], может стать полем взаимодействия, согласования интересов, борьбы не только различных геокультур, но и политических и бюрократических группировок или же коммерческих компаний и корпораций. Традиционные мифологические образы и мифоритуальные практики коренных народов, связанные с холодом и связанным с ним явлениями, могут стать предметом незаметной экспроприации и трансформации со стороны заинтересованных политико-экономических акторов, локальных или внешних для города или региона. Геокультурные образы холода во многом определяют символические капиталы многих арктических городов и поселений [Замятина, 2016b]. Соответственно, эти капиталы могут преобразовываться в конкретные бизнес-проекты, определяющие далее и экономическую, и финансовую капитализацию таких городов и территорий. Сложные переплетения культурных, экономических и политических ландшафтов арктических городов в их связи с феноменом холода могут в известной степени представлять собой специфические постколониальные практики, указывающие не только на финансовую, но и на образно-символическую эксплуатацию территорий [Hanrahan, 2017; Huggan, Jensen, 2016; Thisted, 2017; Ween, Lien, 2016].

Холод — это субстанция, присущая разным природным стихиям — воде, воздуху, земле; ледяная вода и холодный воздух, промерзшая земля и скрипящий под ногами снег оказываются непосредственными геокультурными изображениями холодных пространств. Они выступают одновременно в качестве фундаментальной стихии и оснований бытия, формирующих различные геокультурные системы, культурные ландшафты, включающие различные явления, зарождающиеся в материальных и экспрессивных холодных средах. Это означает, что холод способствует процессам смещения всего, что связано с теплым временем года, в сторону гладких кочевых пространств белой «светящейся» тьмы, передающей образы небытия и смерти. С другой стороны, те же проявления холода вызывают к жизни локальные процессы, порождающие вновь «рифленые» пространства человеческих сообществ, «одомашнивающих» снег, лед, ветер и вечную мерзлоту как неотъемлемые части их жизненных миров [Делез, Гваттари, 2008, 2010]. Холодные геокультуры так воображают, конструируют, проектируют и строят свои поселения и города, чтобы, застывая и отогреваясь, глубоко ощутить, прочувствовать и прожить разнообразные ландшафты потоков, пересекающих рубежи реальности и воображения.

Постурбанизм и феномен постгорода как таковой во многом основаны на идее сопространственности, развивая которую можно представить постгородскую реальность как бесконечное множество параллельных, сосуществующих и разобщенных потоков пространственностей. Они также порождают множество подвижных событий-сопространственностей, в рамках которых развиваются новые типы коммуникаций [Замятин, 2018, 2019]. Холод как принцип существования и культурный ландшафт северного города может стать феноменологическим базисом для динамического постурбанизма северных и арктических территорий, поскольку они изначально характеризуются «обостренными» проявлениями смещений, сильным обособлением тела и телесности, создающим строго регламентированные потоки передвижений и коммуникаций. Тело, защищающееся от холода, с одной стороны, создает с помощью специфической одежды, особой архитектуры и планировки и оригинальных режимов движения «эшелонированную систему обороны», а с другой стороны, оно стремится при наличии очагов тепла всячески разоблачиться, раздеться, показаться как можно более эротичным и коммуникативным. Так оно строит множество новых мобильных, часто спонтанных ситуаций-сопространственностей [Harbo, Roto, 2016; Levander, 2009]. Можно сказать, что холодные города оказываются феноменологическим полем, разгоняющим постурбанистическое развитие, причем они создают его особенную версию, связанную с повышенной ролью соотношения сакрального и телесного.

Специфические формы постурбанизма, которые могут порождаться геокультурами холодных городов приполярных областей, могут быть также источниками новых метагеографий городских пространств [Замятин, 2005]. Наука, искусство, литература и философия, исследующие различные репрезентации ландшафтов холода, должны акцентировать свое внимание на многочисленных картографиях воображения, описывающих миры приполярных сопространственностей. Анализ таких картографий и лежащих в их основе локальных «машин желания» может помочь выявить наиболее важные геокультурные образы холода, характерные для нашей эпохи. Наложения, пересечения и взаимодействия этих образов и фрагментов постгородских реальностей создают возможности для эффективного геокультурного брендирования северных и арктических территорий [Замятин и др., 2017; Fox, 2018].