Ужас закрался в студию «Сахафильм» почти сразу после ее создания. За последние три десятилетия якутский кинематограф проделал невероятный путь к уникальному и узнаваемому художественному стилю, к созданию жизнеспособной индустрии, к зрительскому успеху сперва в республике, а затем и далеко за ее пределами (о феномене сказано многое: «Искусство кино» посвящает ему отдельный блок печатного номера 2021 года, «Сеанс» выпускает объемную анкету с ведущими режиссерами региона, во многих городах проходят программы якутского кино). С первых независимых лет занятое разработкой собственной мифологии, кино Якутии задолго до новейшего всплеска интереса к хоррорам осознало пользу ужасов в формировании местной идентичности. Скажи мне, кто твой монстр, — и я пойму, кто ты. Как пишет Ева Иванилова в обстоятельном тексте об истории саха-хоррора: «призраки символизируют подавленную историческую память, которая не вторгается мстительным монстром, восстающим против угнетения, а просто впервые говорит с ними». Албасты, иччи и прочие персонажи фольклора позволяют говорить о характерных темах якутской истории и стилистически выгодно выделяют их хорроры в контексте мирового кино.

Но тогда при чем здесь зомби? Мэтээ, герой фильма «Республика Z» Степана Бурнашёва, усаживается в деревенском туалете и упирает свой сосредоточенный взгляд в книгу с яркой обложкой, на которой написано — «Зомби в Якутске». Когда к нему в дверь долбит чья-то тяжёлая рука, он сперва огрызается, подумав, что это его товарищ, но затем, увидев на пороге зомби, не слишком удивляется, заталкивает мертвеца в нужник и выбегает на улицу. Для жителей местного апокалипсиса ходячие мертвецы — скучноватая обыденность, от них чаще отпихиваются, как от назойливых прохожих в час пик. Затем, когда «мразей» (так ласково и по-бытовому называет ходячих Мэтээ) становится намного больше, герои все же срываются в вынужденное бегство по заражённым просторам республики, но все-таки не слишком удивляются, как их угораздило попасть в, казалось бы, чужеродный жанр зомби-апокалипсиса.

Для зомби нет очевидных аналогов в богатом якутском фольклоре. Бурнашёв также не стремится сыграть в чистую пародию и поп-культурное метаповествование, сделать из оживших мертвецов иностранных конкистадоров XXI века. В какой-то момент герой, воспроизводя советское клише времен Холодной войны, буркнет, мол, это все наверняка американцы виноваты, но эта версия окажется отчетливо ложной. Более того, фильм не станет играть в рифмы с классикой зомби-кинематографа, подобно тому, как ранее Константин Тимофеев в «Бесплодных землях» проводил открытые аналогии с японским хоррором, а в «Паранормальном Якутске» — с фильмами о полтергейстах. Нет, зомби здесь — не символ глобального мира, равно как и не воплощение древней история края, запрятанной в мифах.

Как ни парадоксально прозвучит, но кажется, зомби — это плоть от плоти сама Якутия. Они были тут всегда, а потому и не способны вызывать особого удивления. Зомби, какими бы неповоротливыми и безвольными их ни рисовали гаитянские истории или развлекательные фильмы, на самом деле всегда несут в себе ускользающее мгновение, способность к постоянным переменам и адаптациям.

Взглянем на сюжет «Республики Z». Зомби идеально подходят для напряжённой сцены: фильм стартует то ли с кошмарного сна, то ли с неудачного начала рабочего дня — Мэтээ просыпается, прикованный к кровати проводами, а из прихожей к нему приближается обугленный голодный труп. Но столь же выгодно зомби будут смотреться и на территории комедии: в другом фрагменте довольный Буеккэ затаскивает в избу подобранного на улице Степана Порядина, известного якутского актера, очевидно превратившегося в монстра, но заледеневшего, а потому неподвижного: «Отогреется — заговорит. Дай человеку прийти в себя!». Хороши ходячие и в драматическом амплуа: во время ключевой ссоры герои, не способные договориться, станут кричать друг на друга, не замечая медленного приближения мертвеца в полицейской форме, пока на эмоциональном пике Мэтээ в сердцах не вмажет подошедшему вплотную зомби прямо в челюсть. Наконец, как было сказано, живые трупы давно стали частью обыденности. Первый же диалог между персонажами развернётся перед лицом незадачливой «мрази», уткнувшейся в деревянный кол, пока Мэтээ и Буеккэ лениво переговариваются о зимовке и надежности выстроенного забора.

Или же раскроем ту самую книгу, что читал в нужнике Мэтээ — реально изданную в 2011 году антологию рассказов о ходячих мертвецах в лабиринтах якутской культуры. В рассказе «Выхода нет» Юлии Приваловой обнаружим вполне базовую трактовку зомби как символа смерти, неживой материи, словно запечатанной в стенах квартир и бытовых предметах: «Мне привиделся хозяин квартиры. Он подошел ко мне, взял мою безвольную руку в свою ледяную синюшную кисть, и заговорил тем печальным и участливым тоном, каким говорил при первой встрече. Он говорил, будто продолжая давно начатый разговор: «у меня здесь остались дела, их нужно доделать. Понимаешь? А тебе придется туда, раз ты согласилась остаться здесь до рассвета. Это ведь не дом мой, это могила моя. Жди скоро гостей, прими их как следует, они очень голодны…».

В соседней истории «Дневник зомби» Маргариты Туприной увидим чуть более метафоричную, хоть и недалеко отдаляющуюся от канона Джорджа Ромеро, версию, согласно которой ходячие — симптом общества потребления, наших жизней в соцсетях и в стенах корпораций: «Уже и не знаю, сколько времени. Нас, зомби, очень стало много. Если б я сохранил свой сарказм, то сказал бы, что теперь-то точно видно, кто работал, а кто вконтактах сидел».

Куда более неожиданное развитие темы предлагает первый рассказ сборника «Ипотека» Шимуна Врочека, сравнивающий тягу зомби к поеданию живой плоти с кредитами и банковской системой, отнимающий у нас время жизни, буквально выгрызающей наши тела: «Допустим, двести килограммов мяса. Столько у тебя нет, поэтому ты берешь у них кредит — они называют это „ипотекой“. Какая ирония. Они помогут твоей жене, кому угодно, хоть господу богу, если тому понадобится воскресить сына. Для них нет неизлечимых. Расчет простой. Неужели тебе жалко сколько-то своей плоти ради спасения любимого человека? Нет? Вот видишь». Если вдуматься, ипотека ведь и является чем-то вроде зомби-капитала, обналиченным в реальности, но избыточным, еще не оплаченным жизнью.

Так образ зомби мгновенно приспосабливается к любым условиям и контекстам, везде ощущая себя одинаково комфортно. Вот и заглавие «Республика Z» не только играет на очевидном созвучии с Республикой Саха, но, как точно замечает Ева Иванилова, использует литеру Z как оборотную сторону буквы «Я»(кутия) — стоит лишь сменить языковую раскладку на клавиатуре. Ещё одна из версий происхождения живых мертвецов озвучивается ближе к финалу: будто бы все дело в раскопках и обнаруженных останках древнего человека, от которого и распространился вирус. Таким образом, зомби уравнивается с самой землей Якутии. В финале мертвецы, загнавшие героев в ловушку, вдруг замирают, покрывшись инеем на северном морозе. «Добро пожаловать в Якутию!» — радостно закричит им Мэтээ. Но его вопль ознаменует не победу над врагом силами родной природы, а скорее окончательное слияние зомби-волны с климатом и географией края, замерзшие зомби стоят посреди леса как маленькие беззащитные деревья, чёрными фигурами контрастируя с белизной земли.

Так зомби становятся на удивление удобной формой все того же разговора о якутской идентичности и социуме. Промежуточный стадией между аутентичной, но утраченной историей и надвигающейся глобальной поп-культурой. Материей, что сращивает якутское с мировым, одновременно сохраняет культурные особенности и скрывает их в зависимости от угла зрения, от обстоятельств момента, от прогноза погоды.

Следующий фильм Бурнашёва, получивший широкий прокат, «Черный снег», уже не содержит элементов зомби-хоррора, но их нетрудно вписать и туда. Дальнобойщик, во время дальнего переезда придавивший руку весом собственного грузовика, вынужденный буквально отгрызать собственную конечность, — одновременно изувеченная жертва и монстр, кромсающий плоть. Он выживший, и он же мертвец, от путешествий с которым когда-то предостерегал Анри Мишо.